Комната, в которой Йеро ожидал своего "клиента", мало чем напоминала "застенки" в представлении обывателя. Большая, с широким светлым окном, уставленным горшками с геранью. Просторная, или выглядящая таковой, ввиду небольшого количества мебели. Всего-то стол, накрытый кружевной скатертью, да несколько стульев. Ножки мебели, впрочем, были намертво привинчены к полу. На одном из стульев, в широком луче скупого зимнего солнца, спал большой рыжий кот.
Йеро сидел спиной к окну. Он был все еще бледен, а под глазами залегли тени. Грудь инквизитора под одеждой стягивала тугая повязка. Его присутствие на допросе было вызвано скорее ответственностью, чем необходимостью.
На столе перед Йеро лежало несколько листков. Отчет о предварительном допросе подозреваемого, об обыске, проведенном в его доме, о вскрытии давешней твари и о лабораторном исследовании мази, которую давеча лекарь так настойчиво рекомендовал Йеро. Эти листы он неторопливо просматривал.
Бесшумно отворилась дверь и в комнату вошел немолодой уже и невысокий, лысоватый и полноватый мужчина в темной сутане - отец Иртан Сехильд, мастер допросного дела. Про представителей его профессии обычно не говорят, что он хороший человек, но Йеро не знал за ним ничего дурного. Ему всегда казалось, что отец Сехильд воспринимает свою работу как необходимость, и что вид чужих страданий не доставляет ему удовольствия. Впрочем, может быть он просто хотел так думать.
- Гостя сейчас приведут, - сказал отец Сехильд, присаживаясь на стул сбоку от стола, так что свободен теперь оставался только один - прямо напротив Йеро. - Я попросил провести для него экскурсию по нашему заведению.
Йеро кивнул. "Экскурсия" по пыточным инквизиции, как правило, производила на людей неизгладимое впечатление и вызывала в них горячее желание сотрудничать. А иногда не вызывала. И тогда у Йеро возникала еретическая мысль, что неплохо бы им иметь более совершенные допросные средства, вроде сыворотки правды, которая, как говорят, имеется на вооружении у спецслужб из более "прогрессивных" государств. Впрочем, вслух он эту мысль не озвучивал.

Бумаги были более, чем интересными. Но только те, которые касались вскрытия.
Чуждый механизм, обнаруженный в правой руке девушки, подтвердил ожидания Йеро. Почерк явно принадлежал Портному. Медик, проводивший экспертизу, предположил что кости запястья были раздроблены, а позже заменены протезом. Удивительно функциональным, судя по всему, и смертельно опасным, потому как вызвал последующее искажение и мутацию.
"Добрый человек" продолжал "помогать людям".
По распоряжению Йеро, судебный художник составил портрет девушки, запечатлев ее так, как она вероятно выглядела при жизни. Портреты эти должны были сегодня же размножить и расклеить в Нижнем Городе, в районе, где Йеро вчера дрался с мутантом. Листовки обещали награду всякому, кто сможет сообщить хоть какие-то сведения "об этой девушке". Не то, чтобы Йеро всерьез надеялся, что эта ниточка приведет его к искомой цели. Просто, это была необходимая мера, которую он не мог игнорировать. Иногда даже маленькая халатность может привести к сотням человеческих жертв.
Все остальные бумаги не содержали ничего интересного. В доме лекаря при обыске не было обнаружено ровным счетом ничего интересного. В смысле, компрометирующего. Свидетели (соседи и знакомые) все в один голос утверждали, что Олаф - образец законопослушания. Допрос тоже ничего не дал. Лекарь, кажется, не имел никакого отношения к творящемуся в Венстре безобразию.
Йеро мог бы испытывать угрызения совести от того, что так обошелся с невинным человеком, но ничего подобного не испытывал. Во-первых, с Олафом не успело произойти ничего такого, о чем нельзя было бы рассказать его малолетней дочери. Во-вторых, отсутствие улик не есть доказательство невиновности.
В теории, поскольку именно он вел дело, Йеро надлежало еще раз поговорить с задержанным прежде, чем отпустить его. На практике же он пока совершенно не был уверен в том, что хочет этого. В смысле - отпустить Олафа. Впрочем, беседовать с ним он тоже не особенно хотел. Не сегодня. Сегодня он с огромным желанием провел бы в своей келье, в обители, и не вставал бы с постели. Но работа была не закончена, а дни простоя инквизитора отмечаются человеческими жертвами.

Олафа привели.
Йеро поднял взгляд от бумаг, оценил состояние человека - физическое и моральное. Вздохнул. Аккуратно отложил бумаги в сторону.
- Присаживайтесь, эрр... Олаф.
Йеро сообразил, что бегло просматривая протокол допроса, так и не запомнил фамилию подозреваемого.

Смотреть на Олафа ему было неприятно. Йеро по-прежнему не испытывал к нему никакого сочувствия. Кажется, кто-то слишком качественно проделал свою работу по запугиванию подозреваемого, потому что вместо готовности сотрудничать и состояния кристальной ясности мысли, Йеро наблюдал на лице лекаря полное отупение. Он по-рыбьи хлопал глазами и осмысленности в них было не больше, чем у выьащенной на берег плотвы.
Досадно.
Он уже собирался было предложить Олафу стакан воды, на столе был предусмотрительно оставлен графин (хотя более эффективно наверное было бы вылить ее ему на голову), но не успел. Подозреваемый обмяк и принялся валиться со стула.
Йеро и отец Сехильд подхватились со своих мест одновременно, но допросник сидел ближе, так что, пока Йеро обегал стол, тот уже поддерживал жертву инквизиторского произвола под руку.
- Спокойно, спокойно, Йеро! Он живой, живой.
Экзорцист в раздражении издал глухой рык и удержался от того, чтобы стукнуть кулаком по столу. Он был все еще не в форме для таких вот прыжков по комнате. Рана снова открылась и Йеро чувствовал, как повязка под одеждой пропитывается кровью.
В глазах было мутно, и он опустился на ближайший стул за собой. И тут же снова вскочил, потому что котище, на которого он сел, с диким мявом запустил когти в инквизиторскую робу и метнулся в угол.