Собрания благотворительного дамского общества всегда можно было считать в лучшем случае безынтересным, но в этот день оно, кажется, было невероятно, чудовищно утомительным. Судьба, похоже, решила поиздеваться над несчастной Инне — отведенные на собрание полтора часа прошли, но почтенные матроны посчитали нужным обсудить еще одну важную мелочь и Инне, сделав робкую попытку сообщить матушке, что она, пожалуй, пойдет, была сурово одернута.
Из-за этого ей пришлось теперь почти бежать по присыпанным снегом улицам, приподнимая юбки и пытаясь не поскользнуться, выдыхая одно облачко пара за другим: она ужасно опаздывала!  А ведь ей пришлось не только дождаться окончания скучного заседания — она еще с десяток минут протопталась в шляпной лавке, сообщив матери, что немного там задержится, потом свернула в переулок, оглядываясь то и дело, словно воровка, и изрядно попетляла по улицам, добираясь до условленного перекрестка.
Маршрут был выучен наизусть заранее, но Инне все еще боялась, что она что-то забыла. О, это чувство восторга, странно смешанное с колючим страхом — восторга от собственной смелости и страха, что эта смелость может стоить ей разнообразных неприятностей. Воображение то рисовало ей еще более увлекательные приключения в будущем, то неминуемую расплату. Ко всему этому можно было прибавить легкое чувство вины — пожалуй, это был первый раз, когда она так бессовестно солгала матери.
Как следует напугав саму себя мыслями о том, что она в каком-то месте могла повернуть не туда, или о том, что ее устали ждать, или о том, что на условленном месте она ничего не найдет, Инне почти удивилась, увидев на углу черный двухместный экипаж, и выдохнула с облегчением, замедляя шаг.
Небольшое окошко экипажа было занавешено, и Инне, потоптавшись немного в нерешительности, постучала в деревянную лакированную дверцу — и только потом оглянулась по сторонам, чтобы проверить, не смотрит ли на нее кто-нибудь.